— Пьяный полицейский, — громко сказала она.

Сунула ноги в тапки и поплелась в коридор, к двери. Открыла ее и встала в проеме, скрестив руки на груди.

— Привет, пупсик, — прогнусавил полицейский. Как будто пародия, какой-нибудь смешной скетч про пьяниц. А может, несмешной оригинал.

— Что привело тебя сюда так поздно? — поинтересовалась Кайя.

— Ты. Ты меня впустишь?

— Нет.

— Но ты сказала, что я могу связаться с тобой, если мне будет слишком одиноко. И мне сталослишком одиноко.

— Аслак Кронгли, — сказала она. — Я уже легла. Езжай в гостиницу. Завтра в первой половине дня можем выпить где-нибудь кофе.

— Мне кажется, кофе нужен мне сейчас. Десять минут, а потом я позвоню и вызову такси, ладно? А пока можем поговорить об убийствах и серийных убийцах. Что ты на это скажешь?

— Прости, — сказала она. — Но я не одна.

Кронгли вдруг резко выпрямился, и Кайе показалось, что он вовсе не так пьян.

— А-а-а… Значит, он здесь, тот полицейский, в которого ты по уши влюблена?

— Возможно.

— Э-это его? — медленно спросил ленсман и пнул большие ботинки возле дверного коврика.

Кайя не ответила. В голосе Кронгли, нет, в его интонации было что-то, чего она никогда не слышала раньше. Как какое-то низкочастотное, едва слышное рычание.

— Или ты выставила эти башмаки на всякий случай, чтобы попугать? — Во взгляде его был и смех, и слезы. — У тебя никого нет, правда, Кайя?

— Послушай, Аслак…

— Тот полицейский, о котором ты говорила, Харри Холе, сегодня вечером облажался. Появился в «Юстиции» пьяный в стельку, прямо напрашивался на то, чтобы ему дали в рыло, ну и получил свое. Потом приехала патрульная машина, чтобы увезти его домой. Так что ты сегодня вечером все равно свободна, или как?

Сердце ее забилось чаще, и она уже больше не мерзла в своем халате.

— А что, если его сюда привезли? — спросила она и услышала, что и голос у нее стал другим.

— Нет. Они мне потом перезвонили и сказали, что повезли его черт-те куда, он собрался кого-то навестить. Когда выяснилось, что это Государственная больница, то ребята попытались отговорить его от посещения, а он просто взял и выпрыгнул из машины, когда они остановились на красный. Я люблю крепкий кофе, хорошо?

В глазах его появился лихорадочный блеск, как у Эвена, когда он болел.

— Аслак, уходи. На Киркевейен можно взять такси.

Он выбросил вперед руку и, прежде чем Кайя успела прореагировать, схватил ее за плечо и втолкнул в коридор. Она попыталась освободиться, но он обхватил ее и крепко держал.

— Ты что, хочешь быть как она? — просипел его голос прямо у нее над ухом. — Попытаешься ускользнуть, сбежать? Будешь такой же, как все вы, чертовы…

Она застонала и стала вырываться, но ленсман был силен.

— Кайя!

Голос раздался из спальни, дверь в которую была открыта. Решительный, командный мужской голос, который Кронгли при других обстоятельствах, возможно, и узнал бы. В том числе и потому, что он слышал его в «Юстиции» всего лишь час тому назад.

— Что там происходит, Кайя?

Кронгли уже отпустил руки и уставился на нее, вытаращив глаза и открыв рот.

— Ничего, — сказала Кайя, не выпуская Кронгли из поля зрения. — Это просто пьяная деревенщина из Устаусета, он уже идет домой.

Кронгли молча попятился к входной двери, открыл ее. Выскользнул и захлопнул дверь за собой. Кайя подошла к двери, заперла ее и приложила лоб к холодной деревяшке. Хотелось заплакать. Не от страха и не от шока. А от отчаяния. Что все вокруг нее рушится. И все то, что она считала чистым и правильным, вдруг предстало в подлинном свете. И ведь оно таким и было с самого начала, просто она сама не хотелаэтого видеть. Прав Эвен: не верь тому, что кажется, кругом если не откровенное предательство, то ложь и обман. И в тот день, когда мы обнаружим, что и сами такие же, в тот день нам не захочется больше жить.

— Ты идешь, Кайя?

— Да.

Кайя оторвалась наконец от двери, в которую ей так хотелось выбежать. Вошла в спальню. В просвет между шторами лился лунный свет, падал на кровать, на бутылку шампанского, которую он принес с собой, на обнаженный мускулистый торс, на лицо, которое ей когда-то казалось самым красивым на земле. Белые пятна мерцали, как флуоресцентная краска. Как будто изнутри он был раскален добела.

Глава 44

Якорь

Кайя стояла в дверях спальни и смотрела на него. Для всех остальных — толковый, амбициозный комиссар полиции, счастливо женатый отец троих детей, а вскоре — будущий руководитель новой, гигантской КРИПОС, которая будет заниматься расследованием всех убийств в Норвегии. Для нее, Кайи Сульнес, — мужчина, в которого она влюбилась, как только увидела его, который соблазнил ее по всем правилам искусства плюс еще пара нестандартных приемов. Он с ней справился легко, но это была не его вина, а ее. В основном. Как там сказал Харри? «Он женат и говорит, что ради тебя уйдет от жены и детей, но никогда этого не сделает?»

В точку. Разумеется. Вот так все банально. Мы верим, потому что хотим верить. В богов, потому что это заглушает страх смерти. В любовь, потому что это скрашивает наши представления о жизни. В слова женатых мужчин, потому что их говорят женатые мужчины.

Она знала, что скажет Микаэль. И он это сказал:

— Мне пора домой. Иначе она удивится.

— Знаю, — вздохнула Кайя и, как обычно, не стала задавать вопрос, который всегда у нее возникал, когда он так говорил. «Ну и что же, что удивится? Почему не сделать так, как ты уже давно обещаешь?» И другой вопрос, появившийся у нее с недавних пор: «Почему я уже не так уверена, что хочу, чтобы ты это сделал?»

Харри ухватился за перила лестницы, ведущей в гематологическое отделение Государственной больницы. Он взмок от пота, промерз насквозь, зубы клацали, как двухтактный мотор. И он был пьян. Опять. Его мутило от «Джима Бима», от этих сволочей, от самого себя, от всей дряни. Он поплелся по коридору, в конце которого уже различил дверь в палату отца.

Из сестринской высунулась медсестра, посмотрела на него и снова скрылась за дверью. Харри оставалось метров пятьдесят до двери в палату, когда сестра и какой-то совершенно лысый санитар двинулись по коридору наперерез ему.

— Мы здесь в отделении лекарства не храним, — сказал лысый.

— То, что вы говорите, не только наглая ложь, — сказал Харри, пытаясь удержать равновесие и не слишком клацать зубами. — Но еще и грубое оскорбление. Я не наркоман, а родственник, я пришел сюда навестить отца. Так что, пожалуйста, посторонитесь.

— Простите, — сказала медсестра, которую немного успокоила четкая дикция Харри. — Но от вас разит, как от целой пивоварни, и мы не можем разрешить…

— На пивоварне варят пиво, — сказал Харри. — А «Джим Бим» — это бурбон. Что означает, барышня, что от меня разит, как от самогонного аппарата. Это…

— И тем не менее… — Санитар ухватил посетителя за локоть. И застонал, скривившись от боли, когда Харри заломил ему руку за спину. Потом отпустил и просто стоял и смотрел на него.

— Звони в полицию, Герда, — тихо произнес санитар, не выпуская Харри из поля зрения.

— Если не возражаете, позвольте мне этим заняться, — прошепелявил кто-то у них за спиной. Сигурд Олтман. Он появился с папкой под мышкой и приветливой улыбкой на устах:

— Показать вам кабинет, где мы храним наркотики, Харри?

Харри качнулся вперед и назад. Два раза. Сфокусировал взгляд на маленьком, тщедушном мужчине в круглых очках. Потом кивнул.

— Сюда, — сказал Олтман и пошел по коридору.

По правде говоря, кабинет Олтмана оказался чуланом. Без окон, без признаков вентиляции, только стол и компьютер. Имелась еще раскладушка, на ней Олтман, по его словам, может подремать во время ночного дежурства, в случае надобности его будят. А еще там стоял шкаф, хранящий в себе, как предположил Харри, возможности химического закабаления и расслабления.